Virtual TR-DOS - это гигантский архив TR-DOS софта для эмуляторов и реального ZX Spectrum. Tакже на моем сайте вы найдете большущую подборку синклеровской прессы,лучшие эмуляторы ZX Spectrum для PC, различные утилиты для упрощенияработы с эмуляторами и многое другое. Paul Pavlov.

Одиночество Рахманинова.

Придя в мир 125 лет назад, Сергей Васильевич Рахманиновстал единственным гением-музыкантом, которому суждено быловыразить великую ностальгическую грусть по России. Разумеюне только послеоктябрьскую Россию, добровольно оставленнуюРахманиновым и многими русскими людьми его времени, не толькопотрясающе выразительные сочинения, написанные композитором"в беженстве" (его слова).

Нигде, кроме России с ее равниной и ее тропами, ведущимив бесконечную даль, так сильно не чувствуется печаль жизненногопути и печаль ухода, и хотя в начале века наша страна ощущаласебя свежей и молодой, ностальгия оставалась для русских художниковстоль же естественной, сколь для русского путника желаниеоглянуться на длинной проселочной дороге.

Ни у одного нашего композитора-классика нет такого изобилияминора, как у Рахманинова, и это, наверное, объясняется ностальгическимтоном его существования. Но в минорах не только печаль, вних необычайная чувственная острота, необычайно сильное переживание"преходящей прелести бытия", и есть только одно подобие рахманиновскоймузыке - это проза Бунина, наполненная темной меланхолиейчувственности (особенно в поздние годы). У Рахманинова в егоминорах изумительно передана еще и томительность русской шири,русского степного востока: поистине какой-то сладкой тоскойотзывается мелодический взлет в романсе "Не пой, красавица,при мне". А в первой части позднего, прощального творения- "Симфонических танцев" - в этой перекличке духовых, в этомголосе саксофона, затаенно-страстном, как сам Восток, да ещеи в песенной теме небывалой красоты, в них дан символ, тоесть абсолютная полнота русского: смиренного и пряного, величавогои страдальческого.

Подумать: в 1940 году, когда сочинялись "Симфоническиетанцы", могли бы еще здравствовать Чехов, Левитан, Серов;только что ушли из жизни Станиславский, Шаляпин, Куприн; вэмиграции вполне деятельным было рахманиновское поколение:Бунин, Зайцев, Шмелев, не считая тысяч и тысяч безвестныхсоотечественников-эмигрантов. Рахманинов отпел Россию, какойони ее знали, какой она оставалась в их памяти. Если темаправославного обихода "Отцу и Сыну и Святому Духу слава" можетзвучать так, как она звучит в финале "Танцев" - надломленно,тяжко, подталкиваемая "мотивом смерти", то ясно, что наступилакатастрофа, что пути пресеклись.

Но и об этом композитор говорит со строгим достоинством,но и в этом сочинении нет ничего мелодраматического. Считается,что Рахманинов "эмоционально распахнут" и поэтому, кстати,обладает неизменной привлекательностью для исполнительскойи композиторской молодежи. Привлекателен - бесспорно, чтодо "распахнутости", то нет: перед нами один из самых строгихотечественных мастеров, один из тех, кто воплотил собою традиционнорусскую "стыдливость творчества". Есть ли что-либо лаконичнеезнаменитой Прелюдии до-диез минор, романсов "Сирень", "Сон"?А Рахманинов как исполнитель собственных сочинений? Он играетих очень сжато, будто в каждый миг готовый умолкнуть, не желая"занимать собою". И, например, Третий рахманиновский концертв исполнении Горовица кажется более протяженным и нарядным,чем в авторском исполнении.

Все, что делал Рахманинов, было невероятно чистым по стилю,композитор, на удивление, "семиотичен", если воспользоватьсясовременным словом, и только у него оказалась возможной многообразнаязвуковая перекличка последних сочинений с первым, еще не нумерованнымопусом (оперой "Алеко"). Говорить ли, сколько щемящего в такойперекличке на расстоянии российского полувека?

А эта "готовность умолкнуть". Я думаю, что молчание былоглавной житейской и творческой средой нашего великого музыканта.Молчание как сосредоточенность, как поле эмоционального общения,как затворничество и отдохновение, как единение с природныммиром, пребывающим в тишине: во всех названных смыслах мынаходим его у Рахманинова. Дважды в жизни он замолкал каккомпозитор, и это было реакцией на кризисные события творческогопорядка (в одном случае) и на жестокое социальное насилие(в другом, после революции); Рахманинов "затворялся" в молчании.Он был весьма немногословен в житейском кругу, его эмоциипроходили не через слово, и именно это Сергей Васильевич имелв виду, признаваясь: "Во мне 95 процентов музыканта и только5 процентов человека". Наконец, молчание выступает как образи тема в рахманиновских сочинениях; седьмой номер хоровойЛитургии св. Иоанна Златоуста (с ремаркой "Очень медленно.Еле слышно. Почти без оттенков") есть гениальная звуковая"метафора молчания": человек созерцает Бога.

Время при этом замедляет свой ход. От рахманиновских созерцаний,от его тихих звуковых пейзажей неотделимо ощущение широкоговременного потока, хочется сказать - "божьего времени", текущегов вечность. А может быть, это время бесконечной русской дороги?Его не ускорили и не могли ускорить никакие лихорадки общественнойистории, и русская дорога навек нашла свое запечатление врахманиновских Прелюдии соль-диез минор и си-минорном Этюде-картине,равно как и в бессмертном шедевре Рахманинова-пианиста - исполнениипьесы Чайковского "На тройке", словно песня и колокольчикзатихают в зимней тьме.

Звук рахманиновского фортепиано недаром сравнивали с тономпрекрасного басового голоса. Скажу, что во всей музыке Рахманиноваслышны басовые ноты, если угодно - басы бытия, она приникаетк главным, осевым величинам человеческого существования наземле. Для музыканта жизнь есть звукоряд со своими низамии верхами, так вот, рахманиновские творения даже и акустическитяготеют к низким регистрам, а дисканты выглядят тревожащейнеожиданностью, будучи на первом плане. В глубинах жизненногозвукоряда находятся чувство ностальгии, переживание тишины,видение дороги. И глубже всего - вопрошение о небытии и проницаниеСмерти. После Шестой симфонии Чайковского ничто в русскоймузыке не выражало собою заупокойный мотив с такой величавостьюи простотой, как симфоническая поэма Рахманинова "Остров мертвых"и вокально-симфоническая поэма "Колокола". Пройдет еще немноговремени, Смерть в России обернется убийством, плач превратитсяв крик, и настанет черед симфоний Шостаковича, а рахманиновскиетворения останутся последним запечатлением Смерти-откровения.

Но и Рахманинова достигали излучения современности, и онв поздние свои годы сильнее чувствовал прикосновение страхаи зла. Иначе в его музыке не стало бы больше судорожно-напряженных,"дьяволических" ритмов, иначе так бездушно-крикливо не игралабы медь в финале Третьей симфонии и весь финал не становилсябы пугающей маской "народного веселья", иначе звучание позднихсочинений столь часто не казалось бы пустым, "полым", а ведьв русском предании "полое" есть прибежище зла. Но не былобы и протеста. Известно, что Рахманинова с его мощной композиторскойволей всегда привлекал марш, как тип движения и образ мыслей,но в 20-40-е годы его маршевость стала трагически темной,гнев и печаль будто противостояли современному "шествию зла".Даже и для стиля нашего мастера небывало сгущена экспрессияв хоровой обработке народной песни "Белилицы, румяницы вымои". Рахманинов превратил ее в жесточайшую драму, в зрелищегибели - и все это в звучаниях приглушенно-подвижного марша.

Есть в рахманиновском мире некая утешающая, разрешающаявеличина, способная к возрастанию, она одолевает "пустотузла", контрастирует маршевой жесткости. Это - колокольныйзвон. Никто из композиторов XX века не обладал подобным звуковымталисманом, присутствующим во всех временах творческой жизнии в произведениях любого жанра. У Рахманинова звон становитсяблаговестом, голосом правды, голосом Родины - и не толькоРоссии, но и Москвы, где в рахманиновские времена даже самвоздух был пропитан колокольным гулом. И если в позднейшейрусской музыке колокол остался только как военный набат, тоу Рахманинова он по-прежнему и навеки воплощает собой русскийхрам, но также и полноту неомраченной жизни. Изумительны этирахманиновские апофеозы-звоны - во Втором и Третьем фортепианныхконцертах, в романсе "Весенние воды": будто лучится праздничныйсвет, а навстречу, к свету подымается ваша душа. Помнил ликомпозитор, что "апофеоз" по-гречески означает "обожествление"?Но он слышал Бога, когда сотворял светлый перезвон в своеймузыке.

Эта музыка возвышенна и пламенна, и, значит, ее можно былобы определить словом "серафическая", объединяющим оба этисмысла. Но она еще и сурова и трагична. Она русская - и нетолько потому, что ее язык природно русский, но и потому,что лики добра и зла отсвечивают в ней друг на друга, одинсквозь другой, как во многих откровениях русского творчества,считая романы Достоевского и симфонии Чайковского. И при этомрахманиновское искусство не вселенское и, слава Богу, чтотак. Оно повернуто к духовному Северу: к чистоте, истовости,строгости, а чувственное - оно в его музыке звучит, как захватывающийконтраст, ностальгический наплыв; когда слышны Восток илиАмерика (как в Третьей симфонии), то и щемит потому, что всегдашнеедуховное обиталище Рахманинова - смиренный и сумеречный Север.

Все ли помнят о нем, о Севере, все ли душой отвечают емув нынешней России? Едва ли так. Еще и поэтому мне кажется,что Рахманинов - композитор для немногих при всей своей широчайшейрепертуарной популярности. Для немногих в России и в мире,ибо кто же без труда прочтет его ностальгические письмена,угадает его московские колокола, проникнет в ужас святотатства,запечатленный на последних страницах его музыки - в финале"Симфонических танцев"? Он одинок сегодня, ибо та Россия,которую он знал, которой жил и которую воплотил музыкально,- она тоже одинока в мире и отъединена даже и от многих здравствующихроссиян. Приблизимся ли мы к ней, утешимся ли ею к нашемублагу и спасению? Если да, то помощь Рахманинова на этом путибудет для нас очень, очень заметной.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.