Virtual TR-DOS - это гигантский архив TR-DOS софта для эмуляторов и реального ZX Spectrum. Tакже на моем сайте вы найдете большущую подборку синклеровской прессы,лучшие эмуляторы ZX Spectrum для PC, различные утилиты для упрощенияработы с эмуляторами и многое другое. Paul Pavlov.

Нулевые годы русской литературы.

Новое поколение выбирает...

Компьютерная "проблема-две тысячи" ожидаемых опасений неоправдала, а как быть с той же проблемой в русской литературе?

Потихоньку становится все яснее, что падение роли этойлитературы в общественном сознании явилось результатом не толькои, может быть, не столько процессов внешних - наступлениеммасс-культуры, отсутствием поддержки или гонения со стороныгосударства, - сколько внутренних. Проще говоря, невеликимталантом современного русского писателя.

Ситуация складывается парадоксальная: при наличии довольнопредставительного - на мировом уровне - литературного"генералитета", то есть писателей-патриархов, тех, чьи датырождения уместились между революцией и ежовщиной (Солженицын,Астафьев, Искандер, Распутин и др.), среднее звено, среднийвозраст не представлен... никем. Никем, кто мог бы сравниться спатриархами.

Представим страницы будущего справочника русской литературы:

что сможет написать его автор, этакий новый Казак, одевяностых годах? Да ничего. Разумеется, он может заполнитьстраницы определенной информацией, однако по сравнению спредыдущими десятилетиями страницы эти будут выглядеть крайненесчастно.

А, вот одно имя - Виктор Пелевин. Только, боюсь, будущийисследователь может быть слишком начитан в области современнойзападной литературы, чтобы всерьез принять Пелевина за самобытноеявление.

Литература постшестидесятников, то есть среднего поколения, унас почти отсутствует. Говоря о литературе, я не буду касатьсяпоэзии - там все еще более запутано. Неужели сорок - пятьдесятлет - слишком молодой возраст для развития прозаического таланта?

Отнюдь.

Многие из представителей этого поколения объясняют стольплачевное положение дел крушением и чересчур быстрым изменениемне только общего идеологического фона, но и всего мировоззрения,начиная с осознания каких-то бытовых деталей. Полнаянеопределенность положения России в контексте общемировойкультуры, растущая провинциальность и застенчивость при взглядевовне тоже не могут сказаться лучшим образом на положении дел.

Помните, как в перестройку все мы ждали если не рецидивакакого-нибудь серебряного или золотого века, то хотя бымаленького бронзового? Не вышло. Прорвался селевой поток"задержанной" литературы, и русло вновь пересохло, уже, как можетпоказаться, окончательно.

Значит ли это, что единственный, выражаясь немного цинично,товар, который наша страна может выставить на мировой рынок внедостижимо высоком качестве и неограниченном количестве, станеттакой же смешной дребеденью, как советские телевизоры иликомпьютеры? А как же там было: "блажен кто посетил сей мир...

рожденные в года глухие пути не помнят своего мы дети страшныхлет России забыть не в силах ничего". И бормотание классиков уженичего не может изменить?!

А между тем на желтых - не по содержанию, а по виду -страницах провинциальных журналов, в хаотично выходящихкнижечках, а чаще всего еще только в рукописях авторов, никому неизвестных по причине своей совершенной молодости, уже появляетсяне просто "слово поколения", появляется литература.

Такой прихотливый организм, как литературное самосознание, немогут вывести из растерянности всего несколько лет нового мира.Это мог бы сделать гений, но он не появился. Да и слишкомзаманчиво разжевывание предапокалипсических настроений,наполнявших русскую культуру аж с "Бесов" Достоевского и впоследние десятилетия превратившихся в единственный внутреннийкод нашей интеллигенции.

Апокалипсис останется одним из главнейших фактов русскойкультуры и жизни еще долго-долго, наверно, навсегда. Вопрос втом, что наряду с ним должны потихоньку проявляться и контурыпост-апокалипсического существования.

Нет смысла перечислять фамилии тех, кто работает в этомпотоке, - повторяю, они еще слишком неизвестны. К тому же во всемновом легко принять молодой задор за будущее автора.

Но можно перечислить направления, в которых происходят попытки- пока еще все же попытки - постапокалипсической литературы.

Первое: использование элементов постмодернизма и соц-арта нафундаменте четкой "классической" традиции. Традиция эта, какизвестно, характерна хорошим, красивым русским языком и ещедемиургическим подходом автора, от которой постмодернистсознательно отказывается, иногда слишком плодовито начинаясоздавать новые квазивселенные по принципу антисемитизмакрещеного еврея.

Литература недалекого будущего тем и отличается от литературынедавнего прошлого, что в ней нет поднадоевших дилемм:

реализм - постмодернизм, реализм - фантастика,государственнические позиции - соц-арт, нет демонстративнойполитизированности либо аполитичности. Есть традиционнаяпушкинская линия - не смейтесь, есть вторая, лермонтовская, иесть то, что, входя в нашу жизнь и плоть течением времени,позволяет этим двум спиралям закрутиться новым витком.

Прямыми предтечами максимально синтетического направленияможно назвать братьев Стругацких, которые писали с непобедимымжеланием поднять-таки научную фантастику до уровня литературы ивсе равно проиграли. Тогда проиграли.

Какова же она, "фантастика с человеческим лицом", то естьхудожественная литература, пользующаяся приемами science fiction?

Ведь и Достоевский рассказ "Кроткая" называл фантастическим, авспомните "Сон смешного человека"!

Речь идет об искаженном реализме, который описывает мирреальный, но не совсем таким, как он есть, а скорее таким, какимон мог бы быть. Литература должна отличаться от "жизни", она, какизвестно, всегда в какой-то мере протест против того, что есть. Вдевятнадцатом веке и раньше этим протестом было христианскоемировоззрение, сам Христос как неприятие мировойнесправедливости. А теперь вне общекультурного христианскогогуманизма каждому автору придется создавать свой пунктнадреальности. Даже христианство его будет только его личнымхристианством.

Вот, например, рукопись одного из подразумеваемых мной покабезымянных авторов. Момент светопреставления описан уже в концеромана, в дневнике героя:

"Старый Город выстоял, если не принимать во вниманиеобрушившиеся балконы и давившие ответственных и безответственныхквартиросъемщиков перегородки.

Мир, наверно, взглянул на нас с ужасом, но - умытым, но -перезванивающимся, - а мы уже были вовне этого мира, - "всплошном вовне", - как говаривал Гегель в своем переполненномсобрании сочинений".

"Сижу рядом с мертвой Марией - и мараю живую бумагу, а ещедумаю, как объяснить все, что произошло со дня последней записи.

Это, между прочим, совсем не просто - объяснить очевиднейшее:

идет дождь. Бог любит нас, кошка хочет молока - как объяснитьвсе это, чтобы ничего не смешалось, не сместилось, не утерялоустойчивость: знаете, как запросто вспугнуть и дождь, и кошку идаже Бога..." Перед этим идут страницы "мирной" жизни доземлетрясения, разрушившего город. Вот хотя бы:

"Годовщина смерти матери. Мария из кожи вон лезла, чтобыуслужить моему отцу. Решилась на небывалое: почистила картошкусобственноручно. Я представил вдруг себя в ее руках - вместоэтого несчастного картофеля, которому она садистски выковыривала"глазки".

Мы недавно ходили с ней в зоопарк, и она там фотографироваласьс ручным ягуаром. Потом подарила мне карточку.

Я сделал вид, что счастлив, тут же подписал: "Мария и ЕГУАР" -она ничего не заметила".

Нет подсознательного - забивающего, подобно унижению, талант -страха перед реалиями современной околоанархии. Ведь иногдавидишь по телевизору этакого молодящегося литератора поздних лет,рассуждающего о необходимости свободы и оппозиции, у него же вглазах написано - "я предал", "я предал свое детство, кондовуюРоссию", он может думать, что это очень хорошо, но ведь ему необъяснить, что он даже и не предавал, потому что столь многоеумерло само по себе, он, наверное, обидится, если сказать ему,что он не предал. А кто он без этого предательства?

Он боится анархии. Мы - почти нет.

"Да, Иеремия - я растянулся во всю длину уличной скамейки ипонял: небо было такое низкое - подать рукой - и там, совсем поПлатону, существовали идеальные, только отражающиеся здесь, наземле, автомобили, и идеальные нищие, и идеальная реклама колы".

Вторая линия появляющейся литературы - прямое продолжениеклассической. Известно немалое число современных авторов, идущихпо этому пути, но почему-то близость к традиции непременносочетается у них с полным отсутствием искристости, жизни,пленительности... Наиболее последовательные доходят до прямойсентиментальности, как, например, Антон Уткин. Сентиментальностьбез наивности - что может быть безотраднее в году зеро?

А вот пример из второго неизвестного, тоже, казалось бы,смешной и слезливый:

"У него была машина "Жигули" темно-зеленого цвета, которую он,кстати, любил. Держал он ее в гараже, гараж, как и квартиру, идачу, содержал в совершенной чистоте и аккуратности, что, вообще,было его правилом, ибо он не терпел беспорядка и неопределенностикак в делах человеческих, так и в божеских".

И у него же:

"Бред это! Бред! Нет тебя! Нет!.. И Бога нет! И Бога!", "Датебе же все это только снится!", "Что снится?", "Да что Боганет!".

Наконец, еще один вариант - мистическое осмысление реальности.Мистика еще более, чем фантастика, считалась признакомнизкопробной литературы. Но опять же вопрос - что считатьфантастикой и мистикой? Ведь кроме Пушкина и Лермонтова есть ещепротопоп Аваккум - три этих начала, словно три основных цвета вфотографии, составляют собой палитру русской литературы.

Один из наиболее знаменитых и художественных моментов в "Житиипротопопа Аваккума", как помните, - описание сошествия ангела кизмученному, прикованному цепью священнику. "И после вечерни стапредо мною не вем - ангел, не вем - человек, и по се время незнаю (...) и ложку в руки дал и хлебца немношко и штец далпохлебать - зело прикусны, хороши!" Возможно, в этом отрывке нетничего сверхъестественного, возможно, сжалился над мукамипротопопа простой тюремщик...

Мистика - это не то, что снаружи, а то, что в человеке, то,что до боли реально и в то же время недоказуемо.

Один студент Литературного института написал рассказ подназванием "СНАМИРОК", так вот большими буквами в одно слово ипишется. Небольшой рассказ, странички на четыре. В нем герою,сделавшему в Москве научную карьеру и приехавшему как быотдохнуть в родную деревню, снится сон: он идет по коридору сдверями по бокам и над одной из них видит эту горящую надпись"СНАМИРОК". Потом, через какое-то время, он вдруг пропадает изсемьи, из города, где обосновался, и вот... Герой, говорящий отпервого лица, появляющийся только в этом последнем абзаце,добираясь домой пешком от железной дороги, пишет: "И я встретилего. С ним был СНАМИРОК".

Подводя финальную черту, можно вспомнить: есть некая гипотеза,согласно которой мировая история представляется в видечередования двух фаз. В одну из них предпосылкой преуспеваниячеловека, его ценности является его необычность, фантастичность,какой-то надрыв в душе. Вторая, значительно более частая идлительная фаза - человек может стать в обществе чем-то, лишьпедантично исполняя все прихоти избалованной повседневности.

Классический пример чередования: предреволюционные годы ипять-десять лет после революции - первый вариант. Известно, чтодаже многие большевистские лидеры той эпохи были людьми весьманеобычными, близкими к декаденству и футуризму - формам нестолько искусства, сколько жизни. И именно поэтому они былипервыми уничтожены в сталинский период, являющий собой наиболеепоследовательное проявление второй фазы за всю историю.

Точно так же в годы перестройки ждали необычности, но она неуспела появиться. Потом - десятилетие обыденности, когда жизньдаже не детектив, а криминальное чтиво.

Чем могу я доказать, что в наше существование медленновозвращается первая фаза? А возьмем хотя бы такое явление - такназываемую попсу, затрагивающую, в отличие от литературы,значительную часть населения. Что раздавалось из динамиковмузыкальных киосков, дискотек, из окон квартир три года назад?

Песенки: "Сто дней до приказа", "Ветер с моря дул, нагонялбеду" и т. д. То есть характеризующие вполне "нормальные"настроения, пассивное приятие жизни в смысле первых двух ступенекпирамиды Маслоу - самосохранения и сексуальности. А сегодня?Наиболее знаменита башкирка Земфира, олицетворяющая что-то простопонятное, но завиральное. Нельзя считать ее появление всерьезинтересным, но это тенденции. На раннем этапе тенденции вбеллетристике просто заметней тенденций в искусстве.

Антон САВИН.